Елизавета Кожухова "Искусство наступать на швабру"

-- Да нет, всего лишь загородная резиденция некоего доктора Владлена Серапионыча, -- удовлетворил журналистское любопытство господин Мешковский. -- Тоже, знаете ли, прекрасный человек и редкий собеседник. Вам, Надежда, непременно нужно с ним познакомиться. Не знаю, только, здесь ли теперь доктор...

Чаликова не стала хвастаться, что она уже давно знакома с Владленом Серапионычем, лишь вскользь заметила:

-- Раз дым из трубы -- значит, здесь.

Мерседесовладелец уважительно цокнул языком -- видимо, из восхищения от Надиной способности логически мыслить.

-- А вон там, с другой стороны, видите, небольшая избушка в виде сруба, -- продолжал Мешковский чуть погодя. -- Когда-то это был охотничий домик, а теперь ее арендует человек науки -- профессор Степанов. Он тут ведет исследования болотной флоры и фауны. Тоже, как говорят, умнейший и обаятельнейший господин. Кстати сказать, вместе с ним живет и его супруга, только она мало вращается в местном бомонде...

Сделав еще несколько поворотов, дорога взошла на невысокий пригорок, откуда открывался дивный вид на окрестности: обширные болота, изредка перемежающиеся желтеющими островками лиственных перелесков с темными вкраплениями ельников. Эта картина живо напомнила Надежде пейзажи, которые ей приходилась наблюдать из окон королевского замка в Новой Ютландии.

Дорога обогнула лесок, и впереди показался серый двухэтажный дом с двумя башенками по краям. Его стиль знатоки архитектуры определили бы словом "эклектика" -- обычно такое обозначение освобождает от необходимости что-либо уточнять.

-- Это и есть Покровские Ворота, -- сообщил Мешковский. Проведя "Мерседес" через то место, где когда-то были ворота, а теперь высились лишь два каменных столба с каменными же бараньими головами наверху, и проехав по кленовой аллее, усеянной опавшими листьями, он остановил машину на площадке перед входом в здание.

Едва все трое вышли из машины, обшарпанная старинная дверь распахнулась, и на полуразрушенном крыльце появилась невысокая пожилая женщина с накинутой на плечи темно-вишневою шалью.

-- День добрый, достопочтеннейшая Татьяна Петровна, -- высокопарно поздоровался с нею Мешковский. -- Его сиятельство у себя?

-- На кладбище, -- махнула шалью Татьяна Петровна. -- Все там, только вас ждут.

-- Кого хоронят? -- деловито осведомился Мешковский, извлекая из багажника обшарпанный голубой чемоданчик и скромный букетик алых георгинов.

-- Кассирову, -- ответила Татьяна Петровна и исчезла за дверью.

Мешковский провел своих спутников мимо правого крыла здания, увенчанного покосившимся шпилем (над левым возвышалось некое подобие минарета), и их взору открылось родовое кладбище, где нашли вечное упокоение многие поколения славного рода баронов Покровских. Сейчас там находилась небольшая кучка людей, стоявших на краю свежевырытой могилы вокруг обитого красной материей гроба.

Чаликова была немного знакома с поэтессой Софьей Кассировой, и неожиданная весть о ее кончине, конечно же, вызвала в отзывчивой Надиной душе искреннюю печаль, но в гораздо большей степени -- недоумение: по какой причине Софью хоронят на родовом погосте баронов Покровских?

Импозантного вида господин во фраке приветственно помахал рукой новопришедшим:

-- Присоединяйтесь, господа! Только вас недоставало.

-- Это и есть Иван Покровский, -- пояснил рекламный агент Чаликовой и Свинтусову. Надя кивнула, хотя с Покровским она тоже была знакома, правда, еще меньше, чем с покойной Кассировой.

-- Господа! -- со скорбной торжественностью начал свою речь Иван Покровский, встав на краю разверстой могилы. -- Дорогие друзья, мы сегодня собрались здесь, чтобы исполнить печальный долг -- возвратить в лоно земли замечательную поэтессу Софью Кассирову, которую смерть вырвала из наших рядов в момент наивысшего расцвета ее незаурядного таланта...

Пока хозяин Покровских Ворот произносил речь, Надя украдкой наблюдала за участниками погребальной процессии -- почти всех она знала как ярких представителей кислоярской творческой интеллигенции, плавно переходящей в богему. Рядом с господином Покровским печально сморкалась в платочек кандидат исторических наук баронесса Хелен фон Ачкасофф -- с этой неприметной с виду дамой Чаликова делила радости и невзгоды самого первого своего путешествия в Царь-Город и Белую Пущу. Господин Святославский, слывший в творческих кругах гениальным, но непризнанным кинорежиссером, слушал надгробные речи не слишком внимательно и больше поглядывал в сторону скромного шведского стола, установленного неподалеку от свежей могилы. (Надя не без удивления отметила, что на столе не было напитков крепче фанты и пепси-колы). Близ кинорежиссера спиной к Чаликовой стояла дама в черном. Когда она полуобернулась в сторону Нади, та с изумлением узнала в ней саму Софью Кассирову. Журналистка удивленно глянула на Мешковского, и тот утвердительно кивнул.

Решив уже ничему больше не удивляться, Надежда с интересом следила за тем, как участники похоронного обряда своими силами опустили гроб в могилу и засыпали ее, соорудив над местом упокоения скромный холмик.

Когда процесс погребения завершился, господин Покровский махнул рукой в сторону дома, и из открытого окна на втором этаже загремела удалая ламбада. Широким жестом скинув фрак и оставшись в залатанных джинсах и старом свитере, Покровский пригласил на танец Софью Кассирову, а следом за ними в вихре ламбады закружились и все остальные. Грациозно отплясывая с Мешковским, Чаликова отметила, что для свежезахороненной покойницы Кассирова танцевала весьма живо.

Когда музыка смолкла, Кассирова провозгласила:

-- Спасибо вам, дамы и господа, за светлую память обо мне! Чтобы не оставаться в долгу, я хотела бы подарить вам свое новое стихотворение.

-- Просим, просим! -- зааплодировали дамы и господа. Софья встала перед свежим захоронением и замогильным голосом начала чтение:

-- Я в древнем Египте была возлюбленной фараона,

Но смерть его унесла своею злодейской рукою,

И схоронили его, как подобает, в гробнице,

И я, не в силах снести столь великой утраты,

Свила веревку, чтобы повеситься на баобабе.

Но сорвалась веревка, и молвил мне жрец Амона:

"Лучше ты кинься к священным в Нил крокодилам".

И вот я пошла на брега могучего Нила

И, вставши задом к пирамиде моего фараона,

Бросилась вниз, и подплыл крокодил священный

И, прослезившись, вонзил в меня страшные зубы,

И я умерла, не оставив имени даже...

-- Ах, как трогательно! -- всхлипнул рядом с Надей господин Мешковский. -- Это ее лучшее стихотворение, своего рода крокодилья песня.

A Кассирова, все более входя в священный экстаз, продолжала чтение своей гениальной поэмы, завершавшейся удивительными по силе вдохновения строками:

-- Идут верблюды -- привет фараону,

Плывут крокодилы -- салют фараону,

Летят ковры-самолеты -- виват фараону!

Чтение сего шедевра Кассирова завершила под всеобщее рыдание, лишь один Свинтусов ехидно, хотя и исподтишка, ухмылялся. Обмакнув платочком светлые очи, господин Покровский провозгласил:

-- A теперь, дорогие дамы и господа, почтим память покойницы скромною тризной. -- Хозяин подошел к "шведскому столу" и разлил по кубкам шипучую фанту. -- Да будет ей наша хладная земля чревом нильского крокодила!

-- Да будет! -- мрачным хором отозвалось все честное собрание и опрокинуло первую чару.

< Назад | Дальше >