Виктория Платова "Купель дьявола"

- В двенадцать часов ночи?

- Я же имею дело с богемой, - пора напомнить ему, что, кроме всего прочего, я являюсь владелицей галереи.

Титов достал из кармана сотовый и протянул его мне.

- Нет. Мне не хотелось бы... Это конфиденциальный разговор.

- По поводу картины? - неожиданно холодно спросил Титов.

И сразу разонравился мне. Я была лишь средством, целью оставались "Всадники Апокалипсиса".

- Именно по поводу картины.

- Надеюсь, вы замолвите за меня словечко? - сразу же сменив тактику и сладко улыбнувшись, спросил Титов.

Я положила локти на стол: классовая ненависть вспыхнула с новой силой.

- Зубки не на Ломоносовском фарфоровом заводе делали? - спросила я.

- Нет.

- Вот что, Алексей Алексеевич, давайте условимся. Если вы так уж фанатично хотите обладать картиной, то роете не в том направлении. Вряд ли я смогу вам пригодиться. Картина уже выставлена на аукцион. Я ничего не могу сделать в обход хозяина. Теперь все решают только деньги.

- Сколько комиссионных вы должны получить в случае продажи?

- Думаю, это не ваше дело.

- Я дам вдвое больше, если поможете мне заполучить ее.

"Заполучить" было очень точным словом. Титов не смыслил в коллекционировании ни уха ни рыла, вряд ли он даже знал о наличии в истории голландской живописи такого художника, как Лукас ван Остреа. А его треп о миллионе долларов наличными был обыкновенным блефом: даже преуспевающему бизнесмену не так просто вытащить из кармана (или из производства) такую сумму. Но почему он так домогается "Всадников"?

- Говорят, что это створка триптиха, - он внимательно посмотрел на меня. - Это правда?

- Допустим.

- А еще говорят, что женщина, изображенная на ней, - копия вы. Это правда?

Я едва не упала со стула: из инстинкта самосохранения мы делали упор на "Всадников", по возможности замалчивая Деву Марию. Фотографии картины нигде не публиковали а цельное представление о доске имели только несколько специалистов-экспертов.

- Откуда вы знаете?

- Агентурные данные. Это правда, что вы похожи?

- Слухи сильно преувеличены. По лицу Титова пробежала едва заметная тень разочарования.

- Зачем вам картина, Алексей? - спросила я. - Вы ведь не коллекционер.

- Собираюсь им стать.

Ну конечно, в богатых домах это считается хорошим тоном.

- Знаете, что я вам посоветую? Если у вас так много лишних денег, начните с Ван Гога. Семьдесят восемь миллионов за вариант "Подсолнухов", как вам?

- Никак, - честно признался Титов.

- Не любитель Ван Гога?

- Говорят, что это очень редкая вещь. Что этот художник оставил после себя три картины. А эта - четвертая.

- Вы вообще когда-нибудь слыхали о Лукасе ван Остреа? - Мой тон стал подозрительно похож на тон Херри-боя.

- В общих чертах.

Ничего ты не слышал вплоть до последнего благословенного августа. Это и ежу понятно.

- Он не слишком ценится на рынке, - продолжала запугивать я бензинового короля.

- А почему же за него так много просят?

- Редкая вещь. Ни одной из картин Остреа нет в частной коллекции, - тут я снова вспомнила деревню Лялицы.

- Вот видите! Ни одной, - Титов удовлетворенно откинулся на стуле.

Теперь я увидела его насквозь: печень, разъеденная циррозом честолюбия; легкие, отягощенные кавернами амбиций; и сердце, качающее спесь по венам. Ему необходимо обладать редкой вещью, чтобы утвердиться в собственных глазах. И в глазах всех окружающих тоже. Представительский "Мерседес" есть у каждого второго, любовница-фотомодель - у каждого первого, а вот картина, которой никогда не было в частной коллекции... Я представила себе загородный дом Титова - где-нибудь в освежеванном нуворишами Репине. Или Комарове. Он поставит "Всадников" на каминную полку, между какими-нибудь породистыми пастухом и пастушкой из фарфора. По средам "Всадников" будет протирать от пыли домработница, а по пятницам Алексей Алексеевич Титов займется приемом зарубежных деловых партнеров: "I hope you will fill at home with us".

Они выпьют баккарди и уставятся в картину. Это очень редкая вещь, скажет Алексей Алексеевич, единственная вещь голландского художника Лукаса ван Остреа, находящаяся в частной коллекции. С таким человеком стоит иметь дело, подумают деловые партнеры, это солидный человек. Это человек, не лишенный вкуса. Это богатый человек, верящий в стабильность: только в стабильных обществах люди вкладывают в картины большие деньги. Так подумают его партнеры. И подпишут с ним соглашение о намерениях.

А потом приедут его приятели. Они выпьют водки, и Леха Титов небрежно скажет им, что отвалил за картину миллион баксов. Сумасшедший мужик, подумают его приятели, но до чего широкая душа!.. В России любят широкие души...

Я хоть сейчас бы отдала картину идиоту-подвижнику Херри-бою, но нам нужны деньги. Очень нужны. И мне, и Жеке, и двойняшкам, и Лаврухе...

Лавруха.

Я немедленно должна позвонить ему, не хватало, чтобы неучтенные нами Лялицы всплыли в самый последний момент.

- Вы не слушаете, - вернул меня к действительности голос Титова.

- Я все уже выслушала, - я поднялась из-за стола. - Простите, мне нужно позвонить.

Я воспользовалась телефоном, любезно предоставленным мне метрдотелем. Набрав номер Лаврухиной мастерской, я принялась считать звонки. Лавруха снял трубку на седьмой.

- Ну что ты за человек, Кэт? Мешаешь человеку спать и видеть сны.

- Лавруха, - выдохнула я в трубку. - Лялицы!

- А что - Лялицы?

- Я еду туда.

- С ума сошла! - Лавруха сразу проснулся. - Что за блажь?

- А вдруг он объявится в Питере, этот публицист? Или узнает об аукционе из газет? И предъявит задокументированные права? И расскажет, что картина была подарена коллекционеру Гольтману? Нас же посадят... - тут я понизила голос. - За соучастие в краже. И сокрытие улик от следствия...

- Ты вообще где находишься?

- В ресторане...

- Эти мысли тебе печеночный паштет навеял, что ли?

< Назад | Дальше >