Виктория Платова "Купель дьявола"

Зачем только я уехала. Если бы я осталась в Питере, если бы выслушала ее, ничего страшного бы не случилось... Я пыталась плакать - но не получалось, я так и не могла поверить.

Поверить в ее смерть - значит предать ее. Я уже предала Жеку один раз, и больше этого не повторится.

Никогда.

Никогда, никогда...

Только спустя полчаса я пришла в себя. Комната Херри-боя была безнадежно разрушена: горы бумаг на полу, раскрытые книги, замятые страницы, надорванные переплеты. Я совсем помешалась, нужно немедленно убрать все это, нужно хоть чем-то занять себя, чтобы не думать о Жеке... О том, что произошло с Жекой...

А может, все это мне только показалось, и никакого разговора с Лаврухой не было?..

Чтобы хоть чем-то занять себя, я принялась поднимать с пола книги и аккуратно ставить их на полку. Сафьяновый Юст Левей, пропади ты пропадом; дурацкая фотокарточка Херри-боя и Боба из Америки, будьте вы прокляты; снимки, которые от нечего делать нащелкал Херри-бой, - в гробу я вас видела!.. И битые декоративные тарелки - их не склеить, и черт с ними...

Разбирая завал у стола, я наткнулась на крошечную записную книжку. Тисненый кожаный переплет, дамский вариант ежедневника. Скорее машинально, чем следуя какому-то наитию, я открыла ее. На первой странице аккуратным почерком было выведено: "RUSSIA".

Далее следовал десяток телефонов и какие-то каракули, которые даже при большом желании нельзя было принять за тайнопись. Я сунула книжку в задний карман джинсов, чтобы тотчас же забыть о ней.

Жека.

Жека, вот что сейчас меня волновало. Сидя посреди комнаты и бесцельно перекладывая книги с места на место, я думала только о ней. Если то, что сказал мне по телефону Снегирь, - правда (боже мой, как я надеялась, чтобы это не было правдой!)... Бедные дети, Катька-младшая и Лавруха-младший, самые лучшие двойняшки на свете...

Шаря руками по полу, я собирала ручки и засовывала их в пивную кружку. И не сразу заметила свернутый и небрежно засунутый между ручек патрубок.

Сукин сын Херри, теперь все ясно. Патрубок был не чем иным, как звеном тяги. Херри-бой просто вынул его из мотора - потому-то я и не смогла запустить его.

Увидев патрубок, я испытала странное облегчение - чувство, близкое к полуобморочному счастью.

Все кончено, Херри. Больше я не принадлежу ни тебе, ни Лукасу, ни острову.

Я схватила рюкзак и, крепко держа в руке патрубок, отправилась на причал. Подсвечивая себе зажигалкой, взятой со стола Херри, я открыла крышку мотора и быстро водрузила патрубок на место (нужно обязательно позвонить моему морскому волчишке по приезде, флирт на воде двухлетней давности сегодня спас меня). Мотор завелся с полуоборота, и через несколько минут я уже неслась прочь от Мертвого города Остреа. В лицо мне дышало море, а за спиной по-прежнему вздыхал остров. Но теперь мне было наплевать, что именно вытащит из прошлого Херри-бой. Я никогда не вернусь сюда, Херри, я с легкостью забуду тебя. Нет, ты не заслуживаешь даже того, чтобы быть забытым...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Санкт-Петербург. Осень 1999 года

Моя Голландия уместилась в три дня.

Я почти не помнила, как добралась до побережья, как оставила катер у причала; уютные огни кабачка "Приют девственниц" заставили больно сжаться сердце - первый раз я видела их совсем при других обстоятельствах, я и сама была другой. Той же ночью я автостопом уехала в Амстердам. Бельгиец, везущий сельдь в Монс, охотно взял рыжую русскую и даже умудрился не приставать к ней с расспросами.

"I don't understand", - сказала ему рыжая русская, и этого было достатрчно, чтобы всю дорогу до Амстердама мы интернационально молчали.

Я действительно ничего не понимала. Пока я была в Голландии, моя такая понятная жизнь там, в Питере, рухнула и развалилась на куски. Рюкзак стоял у ног, а Жеки больше не было...

Я улетела в Питер первым же самолетом, послав телеграмму с номером рейса Лаврухе. Я так и не смогла до него дозвониться. Четыре часа, остававшиеся до отлета, я бесцельно бродила по Амстердаму - и не видела его. На Кальверстрат, недалеко от площади Мюнтплейн, я купила подарки для двойняшек и мелкие сувениры: расписанные кломпы, несколько керамических тарелок с мельницами и гравюру на меди. Кломпы я всучу Лаврухе, чтобы цокал ими по вечно немытому полу своей мастерской. Тарелки отойдут Жеке, еще в академии она проявляла подозрительную склонность к керамике, а гравюра... Господи, о чем я думаю, какие тарелки, ведь Жека умерла...

И все же я не верила в это.

Я не верила в это даже тогда, когда самолет приземлился в Пулкове. ***

Лавруха, небритый и разом осунувшийся, встречал меня в зале прилета. Казалось невероятным, что такие изменения могли произойти с человеком всего лишь за три дня. От него сильно пахло водкой - может быть, поэтому он даже не поцеловал меня. Лавруха молча взял у меня рюкзак и побрел к выходу.

Значит, все то, что он сказал мне по телефону, - правда.

Я бросилась к нему и едва не сбила с ног. А потом, развернув обмякшее снегиревское тело, взяла в ладони его лицо.

- Что произошло, Снегирь? Ты объяснишь толком?

- Ее больше нет, Кэт, - лицо Лаврухи исказила судорога. - Она умерла. Погибла...

Рюкзак выпал из его рук, в нем что-то предательски треснуло - должно быть, разбилась одна из керамических тарелок. Но никаких тарелок теперь не было нужно - Жека умерла.

- Возьми себя в руки, Лаврентий, - отчаянно прошептала я. - И расскажи мне все.

- Не могу, - он глухо и неумело зарыдал. - Не сейчас. Потом... Пойдем, водки треснем... Не могу, не могу, не могу...

Я ударила его по щеке, чтобы хоть как-то привести в чувство, но обычно безотказный прием не сработал. Он стоял рядом со мной - взрослый мужик, веселый алкоголик, любимчик натурщиц после сорока - и мелкие слезы катились из его глаз, исчезая в жесткой щетине.

- Пойдем, Кэт... Пойдем, накатим, иначе у меня голова взорвется.

- Ты на машине?

- Нет... Какая машина, я пью второй день, только бы обо всем этом не думать.

- Ладно. Черт с тобой.

Мы отправились в аэропортовский ресторан, заказали водки и соленых огурцов. Огурцов в ресторане не было, и пришлось довольствоваться сыром и маслинами. Лавруха заговорил после третьей стопки.

- Ее убили.

- Как это произошло? - спросила я, внутренне холодея от своего спокойного делового тона.

- Что ты за человек, Кэт! - Лавруха пристально посмотрел на меня. - Ведь это же Жека! Наша Жека... Она в морге сейчас, и какие-то твари-прозекторы ее потрошат... Как ты можешь быть такой спокойной?

- Я не спокойна, слышишь, я не спокойна, - с ледяной яростью прошептала я. - Но кто-то должен иметь трезвую голову. Пусть это буду я, бездушная скотина Кэт. Что произошло?

- Мне позвонили вчера вечером... Сказали, что Жеку убили. Ее нашли на стройке, в Купчине, недалеко от ее дома... Ну, ты знаешь эту стройку, Кэт... Рабочие с утра явились на смену... Они и нашли.. Ее убили, сунули нож под сердце... Несколько ударов. Последний раз он глубоко вошел... И так и остался. Наверное, они просто не смогли вынуть...

- Кто?

- Те, кто убил, - Лавруха налил себе водки из графина: пальцы его дрожали, и водка перелилась через край. - Давай выпьем за Жеку...

Я прижала руку к краям стопки.

- Нет. Рассказывай.

- Пошла ты!.. Я все тебе рассказал... Ее убили, ее зарезали ножом. На стройке. Она лежала между плитами у крана, в сером плаще. Ты же должна помнить этот ее плащ... Который мы купили в ДЛТ... Под плащом не было видно ран. Она просто лежала, и все... Лицом вниз.

- Ты видел ее?

Он испуганно посмотрел на меня, вырвал стопку и, расплескивая содержимое, судорожно выпил.

- Да, я был на опознании... Завтра ее нужно забрать из морга. И договориться о похоронах. Я даже не знаю, Кэт... Я... Я не могу этим заниматься.

- Естественно. Этим займусь я, - я махнула водку и даже не почувствовала ее вкуса. - А двойняшки? Где они сейчас?

- У Ваньки Бергмана.

- Понятно.

Самым ужасным во всей этой ситуации было то, что Лавруха-младший и Катька-младшая остались совсем одни. Кроме Снегиря и меня, у них никого не было. Мать, растившая Жеку одна, умерла несколько лет назад, еще до рождения двойняшек. А единственные родственники матери - двоюродный брат с семьей еще в конце восьмидесятых перебрались в Германию. Ладно, с детьми все решится потом, сейчас главное - Жека.

< Назад | Дальше >