Виктория Платова "Купель дьявола"

И славно поревели вместе с Катькой под присмотром Лаврухи. Решение, которое возникло так спонтанно, теперь не пугало меня. Я должна, я обязана, я сделаю это - в память о Жеке. И потом, я просто люблю их... Со мной ничего не должно случиться, иначе они останутся совсем одни. На Снегиря надежды никакой.

Но Снегирь объявился, несмотря на то что на него не было никакой надежды. Он позвонил в дверь ровно в четыре, когда двойняшки, утомленные дневными баталиями, сладко заснули на диване.

От Снегиря за версту несло сытой Финляндией: хорошими дорогами, хорошим одеколоном, хорошей едой в закусочной на заправке. И стыдливыми финскими проститутками. Пока я осторожно принюхивалась, Лавруха оторвал меня от пола.

- Ну, как вы здесь? Исчадья ада еще с.тобой? Я им подарочки привез.

- Со мной.

- И что ты собираешься делать?

- Ты ведь все уже понял, Снегирь. Дети остаются у меня.

- Ну и правильно. Прокормим, ты как думаешь?

Я поцеловала Снегиря в чисто выбритую щеку. Все-таки Финляндия пошла ему на пользу: никакой поросячьей щетины.

- Я по тебе скучала.

- А уж как я тосковал по твоим мощам, ты и представить себе не можешь.

- Очень хорошо. Ловлю тебя на слове.

- В смысле?

- На следующей неделе оформляю документы на опекунство. Ты выступишь в качестве потенциального мужа. У нас должна быть полная семья, тогда некоторые проблемы отпадут сами собой.

- Ты с ума сошла, по рукам и ногам меня вяжешь. Ты же знаешь, что я вольный стрелок.

- Ради детей, Лавруха. И ради Жеки.

Снегирь сразу же помрачнел. Воспоминание о Жеке доставило ему такую боль, которая мне даже и не снилась. Все-таки я черствый человек. И слишком легко все забываю.

- Водки выпьешь?

В холодильнике болталась недопитая бутылка водки, оставшаяся еще со времен моего приезда из Голландии.

- Ни боже мой! Мне еще машину вести... Признавайся, разбила ее за неделю?

- Да нет, все в порядке. Во дворе стоит. Лавруха прошелся по кухне и выглянул в окно.

- Действительно стоит. Кто бы мог подумать. Отличное место. А я, дурак, вечно возле подъезда ставлю... Ну как расследование? Продвигается?

- Пока глухо. Кажется, я вляпалась в большие неприятности, Снегирь.

- Что еще случилось?

Какое облегчение, Лавруха, что ты приехал. Что в моей жизни есть кто-то, на кого я могу опереться. Захлебываясь и перескакивая, я поведала Снегирю обо всем: о телефоне Марича в записной книжке Херри-боя, о браслете Жаика, подаренном Жеке незадолго до смерти. И о том, что я не верю в естественную смерть ни Лехи Титова, ни Быкадорова. Как не верю в то, что их убила картина.

- Ты сама себе противоречишь, - нахмурился Лавруха. - Не ты ли с пеной у рта доказывала мне, что доска обладает странными свойствами?

- Я, черт меня дери. Но есть нечто такое, что картине не припишешь.

- И что же это?

- Жекина смерть. Кто-то же убил ее... Убил потому, что она что-то видела на даче.

- С чего ты взяла?

- Телефонный разговор перед моим отлетом в Голландию. Ты помнишь? Правда, ничего нельзя было разобрать.

- Вот именно. Меньше читай своих Собакиных, - Лавруха насыпал в миску кукурузных хлопьев и залил их молоком. - Ты же в последнее время сама на себя не похожа. Проводишь какое-то расследование, наживаешь себе геморрой... Я согласен, на ограбление это похоже мало. Но раз уж ты вычислила этого казаха... Если у них были отношения... Может, взыграла восточная кровь. Мы же не знаем... А поскольку парень он хладнокровный, то и замел следы. Тем более все было ему на руку: дождь, местность и так далее.

Я вдруг подивилась тому, как легко и просто все стало на свои места. Если смерть Жеки не связана с событиями на даче Титова, то ее можно объяснить чем угодно. Или вообще не объяснять.

- И все равно, я не верю, что здоровые мужики умерли от какого-то гипотетического воздействия картины...

- И чем же ты тогда объяснишь их смерть? Никакого яда в организме не обнаружено, если я правильно вошел в курс дела, - Лавруха сунул ложку в рот. - И вообще, это не нашего скудного ума дело. Пусть разбираются те, кому положено.

- Я не знаю... Но есть что-то, что лежит на поверхности. На самом деле разгадка проста, только ее никто не замечает, не хочет поднять с пола...

- А ты хочешь? Смотри не надорвись. И вообще, Кэт, у меня есть отличное рационализаторское предложение... Поскольку люди мы теперь, прямо скажем, не бедные... Может, заберем детей и отчалим путешествовать? Мир-то прекрасен, старуха! Даже приют убогого чухонца меня растрогал. А что уж говорить о Нью-Йорке, Париже и Барселоне?

- Ты еще песню спой - "Как прекрасен этот мир".

- Слова забыл. Но общий пафос - в нужную нам сторону. А поскольку ты нагадила везде, где только можно нагадить, и сунула свой нос во все дыры... Да еще треклятая картина висит на нас мертвым грузом... Самое лучшее сейчас - исчезнуть из страны. Ладно ты... Но дети! Если с тобой что-нибудь случится, из меня папаша хреновый, предупреждаю. По выходным еще так-сяк, но в будни... Я один их не потяну.

Ай да Снегирь! Всегда предлагает оптимальные решения, змей-искуситель. Конечно, он прав. Я не знаю, с какой стороны ждать удара: и Жаик, и Марич, и Херри-бой - и те, и не те. А Париж и Барселона всегда останутся Парижем и Барселоной. Никакого подвоха. Им незачем выдавать себя за убийц.

- Может, ты и прав, - задумчиво сказала я.

И только теперь поняла, как устала: от Лукаса Устрицы, от его картин, от загадки кабинета Титова и загадки смерти Жеки. Нет никаких загадок: одни умирают, а других убивают. Третьего не дано.

- Но сначала нужно оформить документы на детей. Я не знаю, на сколько это затянется...

- Ну, ты даешь! Неделя максимум, если знать, кого подмазать. Чиновнички, они валютку любят. Их хлебом не корми, дай только Франклина1 за нос оттягать.

- Я тебя обожаю, Снегирь.

- Ну, ты мне тоже не безразлична... Кажется, мы начинаем оживать. Если бы Снегиря не было, его стоило бы придумать.

- Ладно, я отчаливаю. Вечером собирайтесь с силами и подгребайте. Часикам к восьми. Ты и крошки. Будет раздача финских слонов, младших братьев русских слонов. Все обсудим и решим, с какого бока начинать.

Я проводила Снегиря до порога, а потом вернулась в кухню. Отсюда хорошо просматривался двор: я видела, как Лавруха втиснул телеса в "Фольксваген" и помахал мне рукой.

Ариведерчи.

Будь здоров, дорогой. Жди нас вечером.

Я вернулась в комнату. Дети по-прежнему спали - среди бардака, сваленных на кресла вещей и разбросанных по полу игрушек. Барселона и Париж. Париж и Барселона. А новую жизнь я начну с того, что отключу телефон и проведу генеральную уборку. Дети не могут жить в пыли. Тем более если завтра с утра нагрянет делегация Алевтин Николаевн, размножающихся в госструктурах вегетативным почкованием. А сама родоначальница клонов, неистовая Алевтина, даже предупредила меня - легкой жизни не будет и меня ждут проверки и комиссии.

Я перенесла спящих двойняшек в маленькую комнату и скатала ковер, изгвазданный с подкладки самыми разными пятнами сомнительного свойства. Паркет, не натиравшийся еще со времен моей тетки, выглядел тем не менее неплохо и даже казался недавно вымытым. Вот они, старые мастера.

Набрав в ведро воды и прихватив тряпку, я вернулась в комнату. И, сдвинув на середину диван, стол и кресла, принялась за уборку. Подпихнув ногой валявшуюся тапку, я принялась мыть плинтуса.

А потом увидела надпись на полу.

На том самом месте, где стоял диван, с незапамятных времен не отодвигавшийся от стены. Я даже не поняла сначала, что же она означает. И коснулась ее мокрой тряпкой. Кончик надписи смазался, густая середина легко поддалась, но сам контур остался невредим. Почти касаясь лицом пола, я принялась рассматривать ее. И чем больше я вглядывалась, тем невероятнее казалась она, тем страшнее становился ее смысл. Буквы, дрожащие и неровные, заваливались друг на друга, даже Лавруха-младший писал лучше. И все же ее легко было разобрать.

< Назад | Дальше >