Виктория Платова "Купель дьявола"

- Ну что вы! - дернулся Гольтман. - Я совсем не это хотел сказать. Это было бы слишком простым объяснением. Она знала обо мне все - вот что это было. Мне неудобно говорить, но...

- Но вы почувствовали желание, - положительно, кроме МОССАДа, по мне скучала еще и кафедра психоанализа в каком-нибудь престижном университете.

- Именно! - обрадовался Гольтман. - Но это было самое низменное желание, которое я испытывал в жизни.

Я бросила иронический взгляд на субтильную фигурку Гольтмана, его узкие женские плечики и на глубокую впадину в районе паха.

- На какое-то мгновение я даже возненавидел дядю, ведь это он был хозяином картины. И эта ненависть тоже была низменной. Я ощутил его соперником, вы понимаете, о чем я говорю?...

- С трудом.

- Мне вдруг захотелось убить его. В глазах плавали клочья тумана. А потом мне перестало хватать воздуха. Я задыхался. Я даже попробовал позвать его на помощь, но так и не смог раскрыть рот. А ее смех все время звучал у меня в голове. Зловещий и прекрасный. Мне удалось сползти с кресла, и я на четвереньках добрался до двери, выскочил наружу. Если бы я остался там хотя бы на пять минут дольше... Боюсь, я бы просто умер.

- Да. Удивительная история, - сказала я только для того, чтобы что-то сказать. - Надеюсь, вам полегчало.

- Не сразу. Я нашел нитроглицерин, выпил сразу несколько таблеток. Только после этого мне стало лучше.

- А дядя?

- Он не обратил на мой приступ никакого внимания. Его интересовала только картина. Девушка на картине. Я уехал утром. Самым страшным было то, что мне все время хотелось вернуться. Еще раз посмотреть на нее. Я с трудом справился с собой. Две недели спустя, когда ощущения несколько притупились, я снова вернулся в Павловск.

- Бестиарий, я понимаю. Вам необходимо было закончить работу.

- Я тоже говорил себе это. Мне нужно закончить работу. Но истинная причина была в другом - вы ведь понимаете. Когда я вошел в дом... У меня есть ключи, как вы понимаете... Так вот, когда я вошел в дом, никто меня не встретил. Сначала я подумал, что дядя уехал в Питер, как раз в это время в Питере находился его старый знакомый, антиквар из Осло... Но все оказалось страшнее. Кабинет дяди был заперт - и заперт изнутри. Я обогнул дом - его кабинет на первом этаже, и окна забраны решетками.... Шторы на окнах были задернуты, и форточка закрыта. Я сразу почувствовал неладное. Вызвал слесаря, вдвоем мы взломали дверь...

- И снова услышали смех? - не удержалась я.

- Не иронизируйте, Екатерина Мстиславовна... Мы взломали дверь и увидели дядю Аркашу, сидящим против картины. В том же кресле, только он теперь придвинулся к ней еще ближе.

- И что?

- Он был мертв. Лицо исказила чудовищная гримаса, оно посинело. Боже мой, я никогда не забуду выражения его лица. Смесь ужаса и наслаждения... Правая рука дяди вцепилась в подлокотник кресла. А левая... Скрюченными пальцами он указывал на картину.

- Что показало вскрытие? - строгим прозекторским голосом спросила я.

- Он умер от инфаркта. Таково было официальное заключение. Но я... Я знал, что это картина убила его.

Быкадоров умер от инфаркта, Аркадий Аркадьевич Гольтман умер от инфаркта - ничего не скажешь. Дева Мария подвизается на неблагодарном поприще серийного убийцы.

- Вы считаете меня сумасшедшим? - облизав пересохшие губы, спросил у меня Иосиф Семенович.

- Почему же... А что было дальше?

- Я спрятал эту картину. Поклялся себе никогда ее не видеть, никогда не смотреть на нее. Я спрятал ее на чердаке, среди старого хлама. Быть может, я совершил кощунство по отношению к произведению искусства. Но это не было произведением искусства...

О, как ты ошибаешься, Иосиф Семенович! Это произведение искусства, да еще какое!

- Это не было произведением искусства, - упрямо повторил Гольтман. Произведение искусства не может убивать, оно создается совсем для другого.

И здесь ты ошибаешься. За право обладать ценностями люди истребляли друг друга веками, разве в твоем бестиарии нет комментариев по этому поводу?

- А потом была эта жуткая кража... Знаете, выскажу крамольную мысль. Я даже обрадовался, когда исчезла и эта картина. Я посчитал это провидением. Ее не найдут? - он молитвенно сложил руки на груди.

- Не знаю, - вот он, мой звездный час! - А вы бы не хотели видеть ее в своей коллекции снова?

- Нет! Рано или поздно я вернулся бы к ней. И умер бы такой же страшной смертью, как и дядя... Вы ведь эксперт? Вы имеете дело с картинами...

- Похищенными картинами, - осторожно добавила я. - И если мы найдем ее, то обязательно вам вернем. Таков закон.

Тело Гольтмана, и без того тщедушное, опало, как будто все органы - от сердца до селезенки - сбились в кучу и теперь дрожали от страха.

- Таков закон... - повторил он. - Но ведь я могу отказаться от нее...

- И даже ее цена вас не остановит?

- Мне плевать, сколько она стоит. Я и так обеспечен сверх меры, наследство дяди было сказочным подарком... Через неделю меня не будет в стране, я уезжаю в город, который нравился мне всегда и где я смогу наконец спокойно заняться исследовательской работой. Готика, вы понимаете, готика вот все, что меня интересует. А Эссен - это готика. Я хочу дожить до старости и успеть сделать все, что наметил. Я ничего не хочу больше слышать об этой картине...

- Но вы можете ее подарить, если когда-нибудь она найдется, - ввернула я. - Передоверить право наследования.

- Я не могу... От этой картины исходит опасность... Я не хотел бы, чтобы еще кто-то...

- Этот вопрос можно решить, - о такой удаче я и мечтать не могла. Затравленный интеллектуал, начитавшийся средневековых религиозных теософов, архивная крыса, владелец карманных аллегорических животных, готов избавиться от Лукаса Устрицы любой ценой. - Если картина будет найдена...

Мягкие волосы на макушке Гольтмана задрожали.

- ...если картина будет найдена, я могу заняться ей. При условии, что вы доверяете мне все правовые действия, с ней связанные.

- Вы отчаянный человек, - Гольтман снова близоруко прищурился. - Через неделю меня не будет в стране, меня ждет Эссен. И я жду его - как манны небесной...

- Отлично, - я тотчас же прервала его приторно-сладкий поток слов. - Вы согласны, Иосиф Семенович?

- Право, не знаю...

- Вы избавляетесь от головной боли, а все последствия я беру на себя, уламывала я мнительного ученого.

- Вы думаете?

- Что тут думать? Сейчас составим бумагу, потом заверим ее у нотариуса. Вы уезжаете в Эссен свободным и богатым человеком.

- Ну, хорошо, - сказал наконец он.

Я с трудом удержалась, чтобы не вскочить и не задушить Гольтмана в объятьях: путь свободен, отныне только зеленый свет, через несколько вшивых месяцев мы будем обеспечены до конца дней своих!

- Что я должен делать?

- Я составлю соглашение, вы подпишете его. А потом отправимся к нотариусу. Вы располагаете парой свободных часов?

- Конечно. Я только найду очки и переоденусь.

- Вот и отлично. А я набросаю проект. У вас есть ручка и бумага?

Гольтман сунул мне стодолларовый "Монблан" и несколько листов хорошей писчей бумаги. Спустя десять минут документ был готов. По нему я являлась доверенным лицом И.С. Гольтмана (непозволительная наглость с моей стороны) и брала на себя все обязательства по продаже картины "Рыжая в мантии" неизвестного автора. Поставив последнюю точку, я завернула колпачок ручки, качнула голову китайского болвана и принялась внимательно изучать внутренности комнаты.

Я успела дойти только до каминной полки, когда появился облаченный в тройку Иосиф Семенович. Выглядел он торжественно: именно такие тройки практикуются на свадьбах и похоронах.

- Все готово, Иосиф Семенович. Я внесла свои паспортные данные. Вы ведь даже не посмотрели - ни их, ни лицензию, ни документы от Союза художников. Вы слишком доверчивы.

- Каюсь, не люблю бумажек. Люди должны доверять друг другу. Вы ведь пришли не для того, чтобы облапошить меня, правда?

< Назад | Дальше >