Виктория Платова "Купель дьявола"

- К доктору и немедленно, - Лавруха развернулся к берегу.

Он плыл широкими сильными гребками, и мне не сразу удалось догнать его.

- Лавруха!..

- К доктору. К психиатру.

- Подожди, ты не дослушал.

- Я не хочу слушать бредни. Картина, которая убивает... Придумай что-нибудь пооригинальнее. Каменный век, ей-богу.

- Просто допусти это. Прими как данность. Из любви ко мне хотя бы...

- Из любви к тебе? Хорошо. Я слушаю.

- Я рассказывала тебе, как погиб Гольтман. А потом Быкадоров. И Леха. А с нами все в порядке. И с припадочным Херри тоже. Как ты думаешь, почему?

- Не знаю.

- Потому что они были владельцами. Гольтману картину подарили. А Титов ее просто купил.

- А твой романтический вор? Лавруха вылез на берег и растянулся на песке. Я пристроилась рядом с ним.

- Он же украл ее. Так же, как и мы. Он никак не мог быть ее владельцем. Значит, с ним ничего не должно было случиться, если принять твою версию.

- А что, если он решил оставить ее у себя? Песчинки под грузным телом Снегиря скрипнули.

- С каких пирогов? Он же вор. Зачем вору красть картину и оставлять ее у себя? Тем более такую картину. Куда он мог ее повесить? На стенку в камере?

- Но... Ты же сам сказал, что он романтический вор. И ты не знаешь, что было у него в голове. Может, он решил с ней не расставаться.

- Чушь, - уверенно сказал Снегирь, и я поразилась его уверенности. - С чем это он решил не расставаться? С твоим светлым образом, что ли?

- Если принять мою точку зрения, тогда все выстраивается. Мы ведь не думали о том, чтобы оставить ее у себя. Мы с самого начала решили продать... Мы не были опасны, и поэтому с нами ничего не случилось.

- Не верю я во всю эту мистику.

- Ты можешь не верить. И я могу не верить. Но факт остается фактом: все они умерли рядом с картиной. Должно же быть какое-то объяснение.

- Но не такое дурацкое.

- А случайные смерти от инфаркта - и Гольтмана, и Быкадорова - не выглядят по-дурацки? И на теле Лехи не было найдено никаких следов насильственной смерти.

- Ты же сама сказала, что у этого чертова Гольтмана было слабое сердце...

- Но у остальных со здоровьем все было в порядке.

- Кто знает...

- Я знаю.

Лавруха соорудил башенку из песка и теперь усердно прорывал под ней подземный ход.

- Тебе виднее. Ты же была их любовницей, не я... Заездила мужиков. Вот теперь и передо мной персями трясешь, бесстыдница.

Я инстинктивно прижала руки к груди; прилипшее к телу мокрое платье действительно выглядело двусмысленно.

- И вообще на месте компетентных органов я бы тобой занялся.

- Напиши заявление, - окрысилась я.

- Нет. Я тебя люблю и заявление писать не буду. И вообще ничего больше не хочу слышать. Ни об этой картине, ни об этом художнике.

Лавруха поднялся и с детской непосредственностью растоптал выстроенный им замок из песка. А вместе с замком были растоптаны и все мои хилые версии. Жека отпала сразу, Лавруха самоустранился, а я осталась со всеми этими загадками один на один. Кстати, за всю прошедшую ночь я ни разу не вспомнила о Жеке. И никто не вспомнил.

- Надо заехать к Жеке, - сказала я Снегирю. Лавруха, прыгавший в одной штанине, завалился на песок.

- Зачем? - спросил он.

- Нужно же все ей рассказать. Предупредить.

- Думаешь, это ее обрадует? Опять начнет распространяться, что мы решили воспользоваться дурными деньгами. Позже расскажешь, когда все утрясется. Не нужно давать лишних козырей в руки этой честной идиотки.

- Ты думаешь?

- Уверен!

- А если ее начнут трясти?

- Да кто начнет?! Она же уехала еще до того, как все произошло. Ты же в курсе, у Лаврухи-младшего понос. Я сам ее проводил. Сдал с рук на руки какому-то охраннику. Который должен был ее отвезти...

Херри-бой, до этого скучавший в сторонке, заметно оживился.

- Мы не вернемся обратно, Катрин? - спросил он.

- Нет. Мы уже никогда туда не вернемся, Херри.

- Но картина... Может быть, эта женщина - его мать - захочет ее продать... Я хотел бы поговорить. Конечно, у меня нет крупной суммы... как это по-русски... Cash... Но...

Проклятый голландец с его проклятой картиной надоел мне хуже горькой редьки. Лавруха, кажется, понял мои настроения. Он подхватил Херри-боя под острый локоть и потащил за собой по тропинке. Я плелась сзади с чемоданом в руках. Потершаяся ручка больно резала мне ладонь, но уж лучше тащить вещи, чем слушать Херри-боя. Я с ненавистью смотрела на подшерсток мягких волос на затылке. Непроницаемо-спокойный. Даже если небо упадет на землю, даже если все мельничные ветры его Голландии будут дуть в одну сторону - и тогда Херри-боя ничто не прошибет. Ничто, кроме Лукаса Устрицы. А ведь есть еще один человек, которому выгодна смерть Алексея Алексеевича Титова. Кроме его конкурентов, разумеется... И этот человек - ты, Херри-бой.

Пока Леха был жив, тебе не светило ровным счетом ничего. Но теперь его нет, и еще неизвестно, как отнесется к картине Агнесса. Завтра ты будешь у нее (в этом я даже не сомневаюсь) и начнешь лепетать о необыкновенной историческрй ценности доски. О ее значении для Голландии. Картины должны жить в странах, в которых написаны, - это твоя мысль. Она может быть убедительной для Агнессы...

И потом - ты был последним, кто видел Леху в живых. Кроме Пупика и Девы Марии, разумеется. Ты оставался в кабинете, когда я вышла оттуда. Я вышла, поднялась наверх и...

Я оказалась в запертой спальне.

Кто же все-таки меня запер?

Картина может убивать, я почти готова поверить в это, но поворачивать ключи в замках? Это уже слишком...

Споткнувшись о крошечный валун, я едва не растянулась на тропинке. Выходные туфли, в которых я проходила всю сегодняшнюю ночь, мало соответствуют пересеченной местности... Я раскрыла чемодан и извлекла из него шорты, футболку и ботинки "катерпиллер" на угрожающе толстой рифленой подошве. Любимые ботинки Пупика... Бедный кот.

Сквозь редкие сосны просматривалась трасса, и когда я вышла на нее, Лавруха уже договаривался с водителем какого-то "Жигуленка".

- До Питера, шеф. Платим в баксах, - сказал Снегирь и подмигнул Херри-бою. Понятно, за чей счет он решил прокатиться.

- Я не еду, - сказала я.

< Назад | Дальше >